Альфрид Лэнгле: как жить после насилия

Флешмоб в социальных сетях #‎ЯНеБоюсьСказать‬ поднял множество самых разных болезненных тем. Одна из них — как сохранить себя и свое человеческое достоинство после пережитой тяжелейшей травмы.

Приводим текст лекции Альфрида Лэнгле, известного австрийского психотерапевта, представителя экзистенциального анализа, которую он прочел в прошлом году в Москве и которая вновь стала такой актуальной сегодня. Тема лекции — «Психическая травма.

Сохранять человеческое достоинство в страдании».

Тема нашей сегодняшней лекции — травма. Здесь речь идет о той части человеческой реальности, которая является очень болезненной. Наша жизнь может быть счастливой, мы можем переживать любовь, радость и удовольствие.

Но мы также можем переживать депрессию, тревогу, зависимость, а также сильную, огромную боль.

В качестве вступления я скажу несколько слов о реалиях человеческой жизни. Потом мы проделаем феноменологический анализ травмы и рассмотрим, что такое собственно травма, как соотносятся травма и достоинство, и почему, чтобы справиться с травмой, необходим смысл.

Давайте начнем со взгляда на нашу повседневную реальность. Травма — это греческое слово, означающее поврежденность, рану. И это происходит пpaктически каждый день — в мелочах, но также и в значимых вещах.

Когда это происходит, мы цепенеем. Когда мы внезапно ранены — это как сотрясение.

И сразу все ставится под сомнение.

Это могут быть отношения, в которых мы пережили травму, даже если были ранены всего лишь едким замечанием друга или партнера или тем, что нас не приняли всерьез, высмеяли, предали. Или это может быть работа, когда к нам относятся несправедливо, когда происходит злоупотрeбление властью, травля, увольнение. Это могут быть отношения в семье, когда мы чувствуем, что нас недостаточно любят.

У некоторых людей бывают напряженные отношения с родителями, и их могут, например, лишить наследства. Может произойти эмоциональное насилие, ceкcуальное насилие, похищение ребенка, взятие в заложники, побои.

Самая ужасная форма травматизации, которая может случиться с человеком — это война. Каждая война травмирующа и заставляет страдать огромное число людей.

Травму могут нанести не только другие люди, но и события, происходящие по воле судьбы: землетрясения, цунами или авиакатастрофы. Это может случиться и в личной жизни: когда мне ставят диагноз «paк», или происходит несчастный случай. Все это переживания, которые нас травмируют.

Травма производит ужас и шок.

Что повреждает внутри нас тяжелая травма? Наши фундаментальные убеждения относительно того, как устроен мир, как идет жизнь. Когда мы травмированы, мы говорим: я не мог представить себе жизнь такой.

Я не знаю, могу ли я дальше жить жизнь в таких условиях. Мы переживаем, как будто мы заброшены в жизнь.

Мы обнажены, беззащитны, переживаем себя ранимыми. Мы переживаем вещи, которые невозможно понять, которые абсурдны, лишены смысла. И возникает вопрос: как я могу это преодолеть? как я могу продолжить жить? как я могу оставаться человеком?

Когда нас настолько выводит из строя судьба, когда жизнь причиняет нам столько боли, когда мы ранены, и все болит, все в нас потрясено до основания, как мы можем оставаться самими собой и оставаться в контакте с собой? Сохранять ощущение себя и оставаться в отношениях? Как мы можем следовать своей жизненной линии?

Этим вопросам посвящена наша сегодняшняя лекция.

Давайте посмотрим, что такое травма, из-за чего она происходит, и что при этом повреждается. Мы можем начать с повседневного знания о травме: у всех нас были физические повреждения, мы могли получить ссадину, ушиб, перелом. Но что такое повреждение?

Это насильственное разрушение целого.

Например, что происходит, если я порезался ножом, когда резал хлеб? Нож проникает с определенной силой, энергией в мою собственную границу, в мой палец. Моя граница в этом случае — это моя кожа.

И нож разрывает нечто целое. Моя кожа — это цельная поверхность, и она повреждается.

Это происходит от того, что моя кожа не настолько прочна, чтобы нейтрализовать силу ножа.

Мы называем силу, прорывающуюся через границу и преодолевающую естественное сопротивление, насильственной по определению. Поэтому в любом повреждении, в любой боли есть элемент насилия, по крайней мере, субъективно воспринимаемого.

Оно необязательно является таковым объективно. Например, если я депрессивен или слаб, мне нужно не так много, и я уже почувствую себя раненым.

Каковы последствия травмы? Два основных последствия: во-первых, ограничиваются наши действия.

Например, если мы ломаем кость, то мы не можем больше идти, или если у нас слишком сильно течет кровь, мы не можем продолжать готовить. Во-вторых, теряется собственное: говоря на физиологическом уровне, мое собственное — моя кровь, которую я теряю.

Через повреждение я теряю что-то, что является моим собственным. И, наконец, приходит боль.

Боль — это сигнал комaндному центру в человеке, сигнал мозгу. Она выходит на передний план в сознании, поглощает внимание, беспокоит нас, мешает нам продолжать нашу обычную работу, требует от нас чего-то.

Нам больно. Она дает информацию о том, что что-то нехорошо работает в теле или в психике.

У боли, конечно, может быть разное качество. Она может быть острой, тянущей, легкой и т.д. Она рождает у человека чувство, будто он жертва.

Быть жертвой — означает быть обнаженным. Быть обнаженным — это фундаментальная хаpaктеристика экзистенции в целом.

Быть в этом мире означает, что я обнажен, что я нахожусь перед иным, чуждым, в опасности. И в ситуации травмы я это чувствую сконцентрировано, сжато.

И, конечно, когда я чувствую себя жертвой, это вызывает во мне отвержение — потому что нам нужна защита. Защита — это то, для чего нужна боль.

Боль говорит: сделай что-то, защити себя, постарайся устранить причину. Займи позицию по отношению к ситуации, сопротивляйся ситуации. Делай сначала это — это очень важно и срочно.

Постарайся распознать, что вызывает боль. Пойми, что происходит, чтобы можно было устранить причину боли.

Если мы это делаем, это дает нам способ, с помощью которого можно предотвратить последующую боль.

Есть параллель между физическими повреждениями и психологической болью. На психологическом уровне у нас есть та же структура, что мы наблюдали на физическом. Мы также сталкивается здесь с разрушением целостности, угрозе собственному и со снижением функциональности.

Я бы хотел поговорить об этом более подробно на примере человека, который был у меня в терапии.

Эта женщина, Эльза, была ранена на нескольких уровнях. Ее ранило то, что ранит и всех нас — отвержение со стороны близкого человека.

Когда мы в нужде, когда мы оставлены в одиночестве или когда нас обесценивают, публично высмеивают, когда покушаются на нашу честь — это отвержение.

Эльзе было 45 лет, и она в течение 20 лет страдала от депрессивных настроений. Она пришла из-за депрессии, которая усилилась в последние два года.

Она чувствовала себя такой слабой и депрессивной, что не могла двигаться, и ей приходилось всю работу передавать другим члeнам семьи. Ее основным чувством на протяжении этих двадцати лет было чувство «Я ничего не стою».

Эльза сомневалась, что другие, особенно члeны ее семьи, ее действительно любят. Она была так подозрительна в этом, что была чувствительна даже к мелочам, которые происходили в ее семье.

Например, когда ее дети (у нее их было трое) шли вечером куда-то, не сказав ей о том, куда идут, она чувствовала себя озабоченной, и постоянно спрашивала их: куда вы идете? И этим она очевидно действовала на нервы семье. Дети чувствовали себя стесненными и реагировали резко, что, в свою очередь, усиливало ее сомнения, и она все больше и больше беспокоила вопросами детей.

Можете себе представить, как дети в пубертатном периоде могут на такое реагировать. Но она очень сильно в этом нуждалась, потому что у нее была скрытая тревога.

Мы обнаружили эту тревогу. Она ее не осознавала. Она только чувствовала себя некомфортно, когда дети уходили.

Но потом мы обнаружили, что эта тревога очень точно связана с ее основными чувствами. «Я недостаточно ценна для своих детей, настолько, что они даже не говорят мне, куда идут». Когда в конечном итоге мы вместе подняли эту тревогу в беседе, у нее сразу была достаточно тяжелая физическая реакция. Она внезапно почувствовала комок в горле и не могла глубоко дышать.

Даже на терапевтической сессии, тогда как, конечно, ей знакомо это чувство и дома. Мы немного больше посмотрели на эту тревогу, походили в ней.

И потом она сказала: «Когда дети не говорят мне, куда они идут, у меня возникает чувство, что меня недостаточно любят». И когда она выговорила эту фразу, вдобавок к комку в горле у нее возникло чувство удушья.

Мы работали с этим чувством недостатка ценности. Мы использовали в этом случае метод персонального экзистенциального анализа.

Ей было сложно выдержать то чувство, которое было связано с тревогой. Она сказала, что у нее как будто разрывается душа, и она себя чувствует будто в смирительной рубашке. Она бы хотела заплакать, но уже довольно давно она прекратила плакать, потому что слезы действовали на нервы мужу.

Более того, ей хотелось прокричать просьбу о помощи. Но она этого не делала. И никогда не делала.

Ей не хватает мужества, чтобы прокричать о помощи. Потому что она глубоко убеждена, что если я что-то делаю только для себя, тогда это не важно.

А поскольку это неважно для других, то это неважно и для меня.

Здесь мы имеем дело с сильным повреждением, большой болью. И нам важно посмотреть поближе на конкретный опыт, переживания, которые привели к этому чувству.

Откуда происходит чувство отсутствия собственной ценности? Эльза рассказала историю своей жизни.

В ее семье было нормальным лишать ее того, что ей принадлежало. Например, в детстве у нее была прекрасная сумочка, и она с болью вспоминает, как эту сумочку у нее забрали и отдали двоюродной сестре, чтобы на общей фотографии сестра лучше выглядела.

Мелочь, но для ребенка это может быть очень болезненно Можете себе представить, как дети в пубертатном периоде могут на такое реагировать — особенно когда это только один из сотен примеров. Таким образом, она всегда чувствовала, что ее не любят, что она не так ценна для семьи, как другие дети — ее брат или двоюродная сестра.

И она завершила этот разговор, сказав: «Все, исходившее от меня, было плохим». Я всегда была худшей в сравнении с братом.

Мы видим здесь жизнь человека, который страдает от обесценивания, отвержения, несправедливости. Они привели ее к отчуждению, к тому, что она потеряла связь с собой.

Когда она говорила правду, ее честность порицалась. Вся деревня плохо о ней отзывалась. Ей пришлось бороться за своего мужа.

Она с печалью говорила: «Мне всегда приходилось тяжело работать, чтобы получить то, что я получала. Мне всегда приходилось пробивать дорогу себе и своему.

Я вижу, что я никогда не могла быть такой, какой хотела быть, даже когда была ребенком».

Ей повезло с отцом. Он был единственным, кто ею гордился и кто ее действительно любил.

Это многое сбалансировало и стабилизировало в ее развитии. Иначе у нее развилась бы гораздо более сильная патология — по сути дела, отец защитил ее от личностного расстройства. Но от остальной семьи и значимых людей она получила только критику и отвержение — даже за поступки, которые она не совершала.

То есть она была полна сомнений в себе. Она принимала от всех негативные оценки: ты не такая как все, ты не принадлежишь к нам, у тебя нет прав, ты изначально хуже. И поэтому ей приходилось доказывать, что у нее есть хоть какая-то ценность, и это требовало очень много усилий.

Когда мы говорили об этом, она снова почувствовала комок в горле. На этот раз он был даже больше и отдавал в плечи, ей стало больно.

Эльза сказала, что раньше она испытывала ярость, потому что не могла этого выносить. А сейчас у нее осталась только грусть, чувство, что она парализована, выбита из колеи.

Ее мать однажды выгнала ее из дома. В деревне про нее распускали сплетни и называли пpocтитуткой, и никто за нее не заступился, даже ее будущий муж.

Таким был мир, в котором она выросла. Эльза была невероятно одинока и многие годы страдала.

С того времени внутри нее оставалось сообщение: я плохая, я дешевка, меня нельзя любить, я не могу нравиться.

Эта рана хаpaктеризует всю ее жизнь. Ее переживания на протяжении многих лет. И сейчас она наконец-то впервые может об этом заплакать.

Впервые она смогла открыто заговорить о том, какой разочарованной и обманутой она себя чувствовала. Она смогла заплакать о том, что у нее не было хорошей мамы. Она начала понимать, почему она не ощущает своей ценности.

Но она не могла оставаться одна, потому что ее жизнь была настолько разрушена. У нее до сих пор сложности с тем, чтобы оставаться одной.

Такое прояснение себя, взгляд на то, сколько ранений у нее было — это узнавание и оценка своего страдания в конце концов сделали ее достаточно сильной для того, чтобы в течение года психотерапии она смогла преодолеть свою депрессию и свои страхи. Это пример человека, который много лет страдал от боли с последствиями в виде страхов и депрессии — и спасибо Богу, что ее депрессия в какой-то момент стала настолько сильной, что она не могла продолжать жить.

И поэтому ей пришлось смотреть в лицо этой депрессии, сопротивляться ей.

Боль — это сигнал: иди и посмотри, что не так. Каждая травма идет рука об руку с чувством ошеломленности, захваченности врасплох, ужаса. У жертв насилия возникает вопрос: какая у меня вообще есть ценность, если со мной такое произошло, если надо мной учинили насилие?

Такой же вопрос может возникнуть у того, кого предали. Во всем страдании, которое посылает нам судьба — в несчастных случаях, в трагичных диагнозах, мы задаем себе все тот же вопрос. Что это значит?

Что я сделал не так, заслуживаю ли я этого?

Каждая травма — это удар, потрясение. Это то, что застает нас врасплох, случается неожиданно. Когда что-то неожиданно, это значит, что это никак не подходит к нашей картине реальности.

Любая травма означает, что происходит разрушение ценного, того, что для нас имеет ценность. Каждая травма ставит под вопрос будущее. Как может продолжаться жизнь?

Что произойдет? И каждая травма приносит с собой переоценку ценностей.

В экзистенциальном анализе эго связано с четырьмя измерениями — миром, жизнью, собой и будущим. Когда происходит травма, когда эта волна захлестывает нас, последствием оказываются пошатнувшиеся отношения с собой.

Все четыре измерения ослабляются, но понимание того, кто я, какая у меня ценность, могу ли я быть собой — ослабляется особенно сильно.

Структура экзистенции трещит по швам. И сила для того чтобы справляться с тем, что причиняет боль, временно угасает.

Мы видим, что в середине этого процесса преодоления травмы находится эго, то есть я. Я должен увидеть и распознать причину и противостоять причине моей боли. Но когда мои способности ослабевают, у меня нет силы, чтобы с этим обойтись, тогда я чувствую себя жертвой и становлюсь пассивным. И тогда мне нужна помощь других.

В физическом мире мы иногда можем так же заболеть: мы лежим в постели с гриппом и с температурой 39 — и нам тогда нужна помощь других.

Давайте теперь посмотрим на худший тип травмы. Травма в чистом виде, в строгом понимании — это неожиданная встреча со cмepтью или серьезной травмой. Даже необязательно, что травмирован я, я могу просто видеть кого-то, кто травмирован, с кем обходятся несправедливо, кто находится близко к cмepти.

Это вызывает сильную субъективную реакцию стpaxa, ужаса, беспомощности, шока. Более половины всех людей испытывают такую реакцию хотя бы один раз в жизни.

И как минимум 10 процентов людей переживают посттравматическое расстройство: с флешбеками, повторами, напряжениями, с избегающим поведением, с повышенной раздражительностью, чувствительностью.

Серьезная травма разрушает все эти четыре измерения, о которых мы говорили раньше. Когда мы испытываем сильный шок, удар, исчезает фундаментальное доверие, жизнь теряет ценность, человек перестает быть самим собой, личностью, чувствует себя стертым. Травма воздействует на глубочайшие слои экзистенции.

Все четыре фундаментальных экзистенции оказываются неустойчивыми, особенно базовое доверие к миру. Например, когда люди переживают землетрясение, или их спасают из лавины, или они борются с наводнением или цунами, они как будто теряют якорь, теряют прикрепленность.

Ничего больше не держит, не дает опору. Нет никакого доверия.

Что делает травму такой труднопереносимой? Это ее неизбежность и недостаток понимания. Мы сталкиваемся с реальностью, которая больше нас и в которой мы вынуждены жить, в которой мы себя чувствуем как мячик судьбы, с которым она играет.

Нет никакого порядка, структуры, на которую я могу положиться. Есть только чистая случайность, разрушительное самоуправство, произвол, над которым у меня нет значимого контроля.

Все наши идеи о мире, реальности разрушаются таким жестким, безжалостным событием.

Переживание такой захлестывающей ситуации означает, что мы переживаем что-то, что мы даже не предполагали возможным. Мы думаем, что мы приручили наш мир, нам кажется, что мы построили культуру и цивилизацию, при помощи которой мы можем обеспечить себе безопасность в этом мире, но все эти наши картины мира оказываются несоответствующим реальности, оказываются уничтоженными. Мы чувствует себя как дети, играющие в песочнице, как будто кто-то разрушил наш замок.

Травма такого масштаба — например, депортация в концентрационный лагерь.

Один человек, который очень пострадал в этом лагере и который об этом написал — Виктор Франкл. Он провел 2,5 года в этом лагере и потерял всю свою семью. Это травма невероятных размеров.

Он несколько раз избежал cмepти лишь чудом. Он постоянно сталкивался с обесцениванием и произволом эсэсовцев. Но Франкл не сломался под давлением этого опыта.

Мы можем даже сказать, что через него он даже вырос. Однако были также области, где в результате травмы возникли повреждения, которые невозможно было починить, которые сохранялись на протяжении его жизни. Были шрамы, но были и раны, которые остались: потери, вопросы вины, и даже когда ему было уже за 80, ему все еще иногда снились кошмары.

Когда мы говорили об этом, иногда случалось, что он начинал плакать. Тем не менее, он человек, который действительно преодолел травму.

Давайте посмотрим, как он описывает собственную травму. В своей книге, посвященной опыту жизни в концлагере «Человек в поисках смысла», Франкл описывает ужас по прибытии в концлагерь. Он говорит о том, что пpaктически все узники чувствовали это одинаково, у всех в глазах был страх, ужас.

То, что они видели, было невероятным. Они были шокированы развернувшейся борьбой всех против всех, потерей человеческого достоинства, отсутствием перспективы, будущего, безнадежность.

Что произошло? После первого шока к узникам, которые чувствовали себя потерянными, парализованными, очень постепенно возвращалась осознанность.

Приходило осознание того, что здесь им придется подвести черту своей жизни. Этот шок разделяет жизнь на до и после.

Последствия этого — бесконечная, безграничная апатия, внутренняя притупленность, растущее безразличие, постепенное психическое умирание. Нормальное движение чувств закончилось.

Оставалось только одно чувство — ужасная боль. Боль от несправедливого отношения, боль от произвола и унижений от охраны СС.

Второе последствие — связанное с этой апатией изъятие себя из жизни, мы это называем примитивизация. Люди становились очень примитивными. Все остальные интересы, кроме первичных, исчезали.

Единственной ценностью было выживание, все остальные обесценивались. Все думали только о еде, тепле и сне. Это было единственными интересами людей на протяжении дней и месяцев.

Некоторые люди скажут, что это очень по-человечески: сначала еда, потом мораль. И Франкл показал, что для некоторых людей это было так, но не всегда и не для всех.

Третьим элементом было чувство потери себя. Франкл писал: мы не чувствовали себя людьми, личностями. Никакого чувства свободы не было.

Каждый был лишь частью огромного хаоса. И бытие там опускалось до простого бытия в стаде.

Четвертое — это потеря настоящего и будущего. Присутствие было всего лишь сиюминутным. То, что есть сейчас — это ненастоящая реальность.

Настоящая, человеческая реальность для них оставалась в прошлом. Это приводило людей к отступлению, к капитуляции. У них больше не было будущего.

И это означало, что больше ни в чем нет смысла.

Во всех травмах можно наблюдать похожие реакции. Люди после ситуации насилия, например, ceкcуального, после взятия в заложники, переживают расшатывание фундаментальных представлений о реальности.

Тяжелая травматизация уничтожает в первую очередь первую фундаментальную мотивацию. Если я пережил тяжелую травму, это значит, что я ничему больше не могу доверять.

Чтобы справиться с травмой, преодолеть ее, требуется специальная терапия.

Эта терапия фокусируется на переживании защищенности и восстановлении жизненных опор. Но для этого нужны очень аккуратные действия. Мы часто даже не можем себе представить, как много требуется людям после травмы, чтобы снова обрести хоть капельку доверия.

Нужно очень много времени и опыта.

Всякая травма, всякое страдание идет рука об руку с вопросом о смысле. Вопрос о смысле — это очень человеческий вопрос.

Травмы и раны бессмысленны в нашей жизни. Какой у этого смысл, когда мы сталкиваемся с несчастным случаем, с насилием, с убийством? Сказать, что мы знаем, какой у этого смысл, в нашем понимании было бы онтологическим противоречием.

Возможно, мы можем допускать, верить, что это находится в руках Господа. Или у нас могут быть по этому поводу какие-то философские мысли.

Но в конце концов это все очень личные, персональные варианты обхождения с этим вопросом. В обществе это принадлежит царству философии и религии. Эти онтологические вопросы смысла не находятся в зоне действия психологии.

Несмотря на это, психотерапия достаточно сильно влияет на структуру, помогающую справиться с ситуацией.

Франкл в логотерапии и в своей личной жизни говорил, что в вопросе о смысле мы должны совершить экзистенциальный прыжок. Такая ситуация может стать осмысленной через нашу собственную деятельность. Мы не знаем, почему нам приходится страдать от травмы или от боли.

Это случайность или судьба? Почему это произошло? Почему я? Я не знаю.

Но зачем это произошло? Что я могу в этой трудной ситуации сделать? Чего эта ситуация требует от меня?

Это экзистенциальный вопрос. Возможно ли из этого сделать хотя бы что-то хорошее?

Возможно ли мне каким-то образом вырасти в этой ситуации, что-то приобрести? Прийти в более глубокой жизни, стать более зрелым?

И тогда даже травма может иметь экзистенциальное, личностное значение.

Но когда нет ответа на вопрос, почему я должен страдать, это делает травму особенно интенсивной. И тогда травма может беспрепятственно войти в меня.

Потому что если у меня нет ответа, я ничего не могу противопоставить тому, что со мной происходит. Травма обесчеловечивает, отбирает у нас достоинство через три аспекта: во-первых, мы страдаем от чего-то, что бессмысленно само по себе, и это нас унижает.

Во-вторых, это разрушает целостность, собственное, прорывает наши границы, не считаясь с нами — и это приводит к потере себя и отчуждению. Мы здесь опять переживаем потерю достоинства, потерю человеческого.

И травма, которая происходит через ранение, через насилие над другими, ведет к унижению.

Мы боремся за смысл и достоинство не только тогда, когда мы травмированы, но и когда мы вторично травмированы, то есть идентифицируемся с травмированными людьми. И это может приводить к попыткам суицида.

Вспомните о черных вдовах, о воинах Аль-Каиды. Во многих частях света мы наблюдаем, как люди взрывают себя и убивают других.

Американские психологи исследовали это, и через понимание травмы мы можем дать хоть какое-то объяснение таким убийствам.

Большинство таких суицидентов не травмированы сами по себе. Пример: юный палестинец в возрасте 18 лет смотрит фильм, в котором израильтяне жестоко обращаются с палестинцами.

В этом возрасте молодые люди особенно восприимчивы к несправедливости и идентифицируют себя с этими жертвами. И через свои зеркальные нейроны получают похожие чувства, как если бы они были жертвами.

И тогда они пытаются отомстить и наказать и восстановить справедливость по отношению. Пытаются причинить насильникам такую же боль, какую причинили им. Это тот путь, которым это невыносимое страдание в травмированных людях может быть пережито — заставить другого страдать так же.

В извpaщeнном виде это встречается при нарциссической патологии. Такие люди испытывают даже удовольствие при виде страданий другого.

И здесь возникает вопрос: как мы можем сохранить достоинство, используя средства, отличные от подобного рода суицида или причинения вреда другим? Иные средства, чем месть? Мы можем прийти к персональному обхождению с реальностью.

В экзистенциальной философии это является основной.

Можно взять двух авторов, которые в чем-то противопоставлены друг другу — Камю и Франкла. Камю в своей книге о Сизифе, говорит, что нам нужно противостоять абсурду. Не позволять себе стать жертвой, но активизировать свою свободу и привносить ее в то, что нам нужно делать, намеренно брать на себя свое страдание, принимая вызов богов.

Франкл говорит примерно то же самое. Он стал знаменитым благодаря своему девизу «Сказать жизни «да», несмотря ни на что». На этом уровне Камю и Франкл говорят похожие вещи.

Но совершенно разное они говорят об источнике этой энергии.

Камю — француз, и он говорит: она рождается из гордости быть человеком, из осознания своего достоинства, которое является частью нашей сущности. Мы достаточно свободны для того, чтобы бросить вызов богам.

Франкл — австриец, и он говорит, что должно быть что-то более приземленное. То, что помогло ему в преодолении страдания, это был смысл.

Встреча с другими людьми, переживание ценностей, и более глобально — отношение к Богу.

Центральным в преодолении травмы является внутренний диалог. В травме очень важно сохранять внутреннюю жизнь. Дать случиться в мире тому, что случается, но не сдаваться в своей внутренней жизни, в своем диалоге, в своей иHTиMности.

Это открывает несколько возможностей для обхождения с этой ужасной реальностью.

Первая: благодаря этому внутреннему диалогу люди в концлагере могли сохранять связь с жизнью, с ценностями. Это были мелочи, которые помогали заключенным: смотреть на восход или закат, на облака, их цвет и форму. Иногда, может быть, где-то в лагере вырастал маленький цветок.

Или они смотрели на гору. Это становилось источником внутренней психической силы.

В это сложно поверить — что такие маленькие вещи могут напитать нашу душу. Мы обычно думаем о чем-то более глобальном.

Но когда нам так плохо, даже это — увидеть маленький цветок или солнце — может дать подтверждение того, что красота все еще существует в этом мире. Заключенные могли толкнуть друг друга в бок со словами: «Каким прекрасным может быть этот мир!» Иногда, время от времени, они могли переживать эту силу, которая неотъемлема от жизни.

И они чувствовали, что в глобальном смысле жить так ценно, что несмотря на все обстоятельства, у жизни есть какая-то ценность.

Кроме этого, еще одна вещь, которая вопреки всему происходящему ужасу придавала силы — это хорошие отношения. Они подпитывали в них безусловную жажду жить и преодолевать.

Для Франкла это было желание снова увидеть свою жену и родных.

Во-вторых, этот внутренний диалог позволял создать дистанцию от внешнего мира. Франкл, например, периодически думал о том, что он запишет свои переживания и издаст книгу — и он начинал формулировать то, что он сейчас переживает.

И это создавало дистанцию, которая его защищала.

Третий инструмент — это перестраивание жизни в ключе свободы. Задачей было сформировать при помощи оставшейся свободы осмысленный образ жизни.

У узников пpaктически не было внешней свободы, но оставались внутренние возможности. Никакая власть, никакая сила в мире не может забрать у нас эти внутренние возможности. Свободу отношений, установок, каких-то, хотя бы минимальных решений.

Как пишет Франкл в своей книге, у человека в концлагере можно забрать все, кроме одного — предельную, принципиальную свободу человека в занятии позиции по отношению к заданным условиям тем или иным образом. И такие возможности были.

Как это выглядит? Проживание свободы было решением. Оно выражалось, например, в том, чтобы сказать соседу «Доброе утро», заглянуть ему в глаза.

Это требует совсем минимальной активности, но это давало почувствовать, что у меня все еще остается какая-то свобода. Подумайте о людях, которые оказываются прикованными к кровати, будучи парализованными. Ситуация также сжимается к минимуму свободы, но так важно проживать этот минимум свободы, и быть достаточно скромным, смиренным, чтобы им пользоваться.

Несмотря на то, что это небольшие решения, и человек не может влиять на что-то большое, это дает мне возможность переживать, что я все еще человек, и у меня есть свобода и тем самым — достоинство. Франкл говорит, что это было принципиальным для него, чтобы не становиться жертвой обстоятельств, чтобы не чувствовать себя игрушкой в руках судьбы, объектом.

И, наконец, им помогал экзистенциальный смысл. Осознание того, что то, что мы ожидаем от жизни — не так важно, как то, чего жизнь ожидает от нас. Мы не знаем, почему нам приходится через это проходить, но это не так важно.

Что важно — что мы можем взять тяжелую, необъяснимую ситуацию и отнестись к ней как к вопросу, адресованному нам. Чего жизнь ожидает от меня, когда я сталкиваюсь с потерей, с разводом, со страданием?

Могу ли я сделать что-то ценное в этой ситуации? В этом все еще есть свобода: мы можем делать выбор и принимать решения. Как я применю свою свободу?

В этом лежит человеческое достоинство.

Если мы проживаем это таким образом, то мы можем сделать свой вклад даже в онтологический смысл и прийти ближе к смыслу всего. Франкл говорит: «То, чего мы искали, — глобальный смысл жизни, который охватывал также и cмepть, и который таким образом представлял собой не только смысл жизни, но и смысл страдания, и умирания. Вот за этот смысл мы боролись, применяя свободу, переживая ценность жизни в малом.

Необязательно быть героем. Все может быть очень скромным, но истинным, правдивым и укорененным в нашем бытии».

Франкл выжил. Это дало ему силу выдержать все это.

Когда он вернулся домой, это вновь был очень странный опыт. Переживания, которые были у него, хаpaктерны для людей, которые пережили травму.

Он был освобожден, он был дома, но он больше не знал, как чему-то радоваться, как получать удовольствие. Ему пришлось заново учиться тому, как радоваться.

И на это требовалось время и терпение.

Наконец, он столкнулся еще с одним открытием: он все больше удивлялся тому, как человек мог все это выдержать и преодолеть. Даже для него самого это было странным. И это новое постепенное приспособление к новой ситуации сопровождалось новым чувством, которое было для него большой поддержкой.

Об этом — последняя фраза в его книге: «После всего того, что я пережил, мне ничего на свете не надо больше бояться — кроме моего Бога».

Я надеюсь, что этот материал поможет нам немножко лучше понять не только то, что может с нами случиться, но и то, что преодоление травмы возможно. Может быть, вы унесете с собой только эти два маленьких переживания: первое — быть достаточно осознанным, чтобы воспринимать маленькие ценности, например, видеть восход и любоваться маленьким цветком. Эти ценности всегда есть, если мы не слишком горды и не отвергаем их.

И второе — использовать нашу свободу даже в трудной ситуации — например, сказать «доброе утро» любимому, посмотреть ему в глаза.

2019-07-02admin

• tweet